Человек-оркестр Игорь Грабарь: перезвоны снега и жемчужных берёз
12 января в Звенигородском манеже в Одинцовском округе заканчивает работу выставка Русского музея «Преображенная природа». Еще есть время увидеть произведения выдающихся русских живописцев, в том числе тех, о которых «НЕДЕЛЯ» писала ранее, и того, о ком речь пойдет сегодня.
Наш сегодняшний герой – Игорь Эммануилович Грабарь – особая, масштабная личность в истории России и её художественной культуре. Выдающийся музеевед, попечитель и директор Третьяковской галереи, действительный член Императорской Академии художеств, Академии наук и Академии художеств СССР, автор и издатель фундаментального труда «История русского искусства», организовавший спасение многих памятников русской культуры в тяжелейшее послереволюционное время и ставший у истока научной реставрации в России, создатель и директор Института истории искусств АН.
За что бы ни брался И.Э. Грабарь, а он постоянно ставил перед собой новые задачи, он всегда добивался результата и в дальнейшем успеха.
В частности, благодаря стараниям его сотрудников и его личным усилиям были спасены и раскрыты три иконы из Звенигорода, которые теперь весь мир знает как иконы «Звенигородского чина».
Среди монастырей, храмов, икон и ценнейших богослужебных предметов, имеющих историческую и культурную ценность, которые были сохранены для истории сотрудниками Грабаря, значится и Саввино-Сторожевский монастырь, и его богатейшая ризница. Благодаря самоотверженной работе этих людей в стенах монастыря открылся Звенигородский музей, сейчас это один из старейших музеев Подмосковья, взявший под охрану и монастырь с его древними ценностями, и коллекции произведений искусства из национализированных усадеб в округе.
Но Игоря Эммануиловича Грабаря прежде всего знают как удивительно яркого художника, живопись которого близка импрессионизму (сам себя он импрессионистом не считал).
Будучи еще совсем молодым, он, пожалуй, первый из русских художников обратил внимание на работы Манэ, Гогена, Ван-Гога, Сезанна. Случилось это еще в 1895 году, во время путешествия по Франции, в Париже, в крохотной лавке Волара, позднее прославившегося на весь мир. Знаменитые коллекционеры Морозов и Щербаков еще не приобрели работы этих художников в свои коллекции, еще не познакомили с ними российскую публику, а Грабарь уже отмечал достоинства этих работ. Хотя, когда он увидел эту живопись впервые, был «огорошен, раздавлен, но не восхищен… даже несколько сконфужен»: «Помню, одна назойливая мысль не давала мне покоя: значит, писать можно не только так, как пишут те, — Бенары, Аманжаны и другие, — но и вот так, как эти…»
В своей статье «Упадок или возрождение» молодой Грабарь вступает в дискуссию о современном искусстве с самим Стасовым, главным апологетом передвижничества.
А писать Грабарь умел превосходно. Несмотря на то, что он вспоминал о главном своем увлечении так: «Когда началась страсть к рисованию — не помню, но достаточно сказать, что не помню себя не рисующим, не представляю себя без карандаша, резинки, без акварельных красок и кистей», его первое образование было иным.
Он едет учиться в Санкт-Петербург, в университет. «Тяготея к истории и особенно к истории литературы и искусства, я, тем не менее, решил идти на юридический факультет», — пишет Грабарь. Но при этом он «прослушал курс историко-филологического факультета значительно полнее и добросовестнее, чем юридического. Основательное знание латинского и особенно греческого языков сильно мне помогло, и я… извлек из посещения лекций чужого факультета больше, чем получил на своем». Далее Грабарь поступил в Академию художеств.
Поясняет искусствовед Звенигородского музея-заповедника Инесса Крюкова.
Сначала он учился в Императорской Академии художеств у Павла Чистякова и Ильи Репина. Тот посоветовал молодому Грабарю не останавливаться на достигнутом и поехать в Мюнхен, чтобы заниматься в студии словенского живописца Антона Ажбе. У него учились многие знаменитые художники.
Почему же студия Ажбе была так популярна? Там никто не препятствовал творческой свободе художников. В системе преподавания господствовали два основных принципа: принцип шара и кристаллизации красок. На последнем мы и остановимся подробнее.
Этот метод очень близок к импрессионистскому: ученики учились смотреть на натуру так, чтобы уметь передавать форму несмешанными красками. Нужно было одной и той же кистью набрать несколько необходимых для мазка красок с палитры и, не перемешивая их на ней, сразу нанести на холст. Такой подход позволял писать яркие, сочные работы в любой тональности, правда часто в ущерб тоновой выверенности. Метод давал эффект трепещущего мазка и торжество цвета и света, ощущение воздуха и его живой вибрации.
Этот принцип Грабарь использовал, когда писал этюд «Зима», представленный на выставке в Звенигородском музее и ставший основой для волшебной, завораживающей картины «Февральская лазурь», взятой впоследствии И. С. Остроуховым в Третьяковскую галерею.
Приходите в Звенигородский манеж в январе, остановитесь и уделите время яркой, жизнелюбивой «Зиме» И.Э. Грабаря.
Посмотрите, как изображено небо. Художник пишет его открытым мазком, очень динамично, фактурно, не смешивая светло- и лазурно-голубую краски между собой.
Описывая свою работу зимой 1904 г. в поместье Н. В. Мещерина Дугино, Грабарь писал следующее.
«Настали чудесные солнечные февральские дни. В природе творилось нечто необычайное, казалось, что она праздновала какой-то небывалый праздник, — праздник лазоревого неба, жемчужных берез, коралловых веток и сапфировых теней на сиреневом снегу. Я стоял около дивного экземпляра березы, редкостного по ритмическому строению ветвей. Заглядевшись на нее, я уронил палку и нагнулся, чтобы ее поднять. Когда я взглянул на верхушку березы снизу, с поверхности снега, я обомлел от открывшегося передо мной зрелища фантастической красоты: какие-то перезвоны и перекликания всех цветов радуги, объединенных голубой эмалью неба. «Если бы хоть десятую долю этой красоты передать, то и то это будет бесподобно», — подумал я.
Тотчас же побежал за небольшим холстом и в один сеанс набросал с натуры эскиз будущей картины. На следующий день я взял другой холст и в течение трех дней написал этюд с того же места. После этого я прорыл в глубоком снегу, свыше метра толщиной, траншею, в которой и поместился с мольбертом и большим холстом для того, чтобы получить впечатление низкого горизонта и небесного зенита, со всей градацией голубых — от светло-зеленого внизу до ультрамаринового наверху. Солнце светило ежедневно, и мне посчастливилось писать подряд без перерыва и перемены погоды около двух с лишним недель…
Я чувствовал, что удалось создать самое значительное произведение из всех до сих пор мною написанных, наиболее свое, не заимствованное, новое по концепции и по выполнению».
Пейзажи и натюрморты Игоря Эммануиловича Грабаря ярки, светлы и жизнерадостны.
Они отражают предпочтения автора и передаются зрителям его картин: «…Люблю только радостное, радужное, ясное, светлое, люблю вещественность и реальность, не принимая и не понимая беспредметности, абстракций и всяких мудрствований: «где просто, там ангелов со сто». В книге «Моя жизнь: автомонография», вышедшей в 1937 г., Игорь Эммануилович смело цитирует известную фразу прп. Амвросия Оптинского.
Таков характер и отношение к жизни Грабаря, происходящего по рождению из Угорской Руси. Эта обширная земля в Карпатских горах входила тогда в состав Австро-Венгрии, где немцы называли местное русское население «русинами», поляки и украинцы считали его украинским, но сами они «решительно оспаривали это утверждение, считая себя коренными русскими». Его родители и дед боролись против мадьяризации русских и славян австро-венгерской империи. Их русская идея отождествлялась с формулой «самодержавие, православие и народность». Из-за гонений (мать, Ольга Грабарь, даже была осуждена на казнь, которой удалось в итоге избежать) родители с детьми были вынуждены уехать в Россию. Семья не была богата, но дети получили превосходное образование и благодаря трудолюбию и талантам стали частью истории большой страны, сохранив на всю жизнь нежное отношение друг к другу, родителям и своему детству.
«Самые сладостные воспоминания связаны у меня с Рождественским сочельником. Этот день был всегда единственным, лучшим днем в году. Большая столовая с утра запиралась, и доступ в нее был строжайше воспрещен. Нас [детей] держали в других комнатах и сторожили, чтобы мы не вздумали подглядывать, что творится там, в таинственной столовой. Впускали сюда только вечером и, хотя мы по прошлым годам отлично знали, все, что нас там ожидало, но когда широкая дверь раскрывалась и высокая, вытянувшаяся до самого потолка елка ослепляла нас своими сверкающими огнями и бесчисленными украшениями, нам вновь и вновь казалось, что ничего подобного мы еще не видали. Но самое драгоценное лежало внизу, под ветками, свисавшими до пола под тяжестью всяких лакомств: тут каждого ожидал его рождественский подарок…» (И.Э. Грабарь).
Сделайте себе рождественский подарок – приходите на выставку с детьми, покажите, поясните или закажите экскурсию – это занятно и красиво.
С Новым годом и Рождеством Христовым, дорогие читатели «НЕДЕЛИ»!
